Не могу не.

[elenaknijka]

31.03.2012 в 15:32

Пишет  Zhongler:

Не знаю, зачем я это перевела, просто перевела и все. Это история автора, который пишет слэш. На какое-то время она пропала из интернета, а потом написала, что с ней происходило все это время. Читая эту историю я думала о разных вещах. О том, что мы мало что знаем друг о друге, о том, что творчество, над которым мы можем смеяться или которое мы можем хаять, может быть для кого-то единственной отдушиной, о том, как авторы вдруг бросают писать, а мы не знаем почему, о Сэме из "Страдая", как бы это не было странно, и о том, сколько еще людей нуждаются в помощи.
Извините, текст даже не вычитывала.

"Одна из самых сложных для меня вещей – писать о себе самой. Я с самого детства прячусь в вымышленных историях. В них я чувствую себя в безопасности, и любой, кто хоть немного меня знает, увидит в написанных мной рассказах частичку меня. Иногда это мечты о том, какой бы я хотела быть или не буду никогда, иногда боязнь того, кем я, боюсь, являюсь. Мне легче так жить, спокойнее, потому что очень долгое время созданные мной герои были моими единственными друзьями.
Я не считаю себя сильной или храброй женщиной. Вообще-то, я довольно труслива, меня легко ранить раздражением или отторжением. Я безгранично уважаю людей, которые могут постоять сами за себя - я так не могу. Я лучше сбегу и спрячусь, сдамся и тихо исчезну, чем посмотрю в лицо своим ошибкам и неудачам. Это не лучший выход из положения, но для меня самый безопасный. Я предпочту проиграть и затравить себя самокритикой, чем рискну постоять за себя и услышать, как кто-то другой выскажет мне в лицо – при том справедливо – все те ужасные вещи, что я постоянно говорю сама себе.
В этот раз я не хочу убегать. Не могу обещать, что не убегу от других проблем в моей жизни, потому что я трусиха и жизненные привычки слишком сложно менять. Но если я собираюсь встать на ноги и собрать из осколков свою жизнь заново, то вы заслуживаете знать, что случилось.
Разнообразные душевные болезни обворожительными тонами и полутонами вливаются в нашу семью. По большей части это депрессии, неврозы и страхи, добротно приправленные пристрастием к алкоголю и даже насилию, если достаточно потрясти фамильное дерево. В моей семье, когда я была ребенком, об этом никогда не говорилось. Мама страдала депрессиями, ОКР и агорафобией. Если вы знаете, что это такое, то понимаете, что все это проблемы, связанные с тревогой, навязчивыми страхами и мучительным беспокойством, просто завернутые в разную упаковку. Мой отец не пил каждый день и никогда не поднимал на нас руку – ни разу, но не бывает такого, чтобы алкоголизм каким-нибудь образом да не сказался на семье. Но все эти вещи, вкупе с более глубокими, болезненными и личными, никогда не обсуждались.
Первые симптомы депрессии проявились у меня в раннем возрасте. Помню, как я рыдала в семь-восемь лет, желая умереть. Помню, как взрослые говорили мне, что некоторые люди плачут больше других и оставляли меня в одиночестве, иногда на целые часы, даже когда я должна была идти на уроки. Мне было где-то около тринадцати, а никто так и не спросил меня, что происходит, и не подумал о том, что мне, возможно, нужна помощь. Слово «помощь» было низким. Это была угроза. Что-то вроде того, что: если ты не возьмешь себя в руки, мы вынуждены будем отвести тебя к врачу, и что тогда люди подумают о тебе? Это считалось постыдным, и я еще больше удалилась от людей, еще глубже погрузилась в свои фантазии.
Подростком и совсем молоденькой девушкой я совершала глупости, пару раз навредив при этом своему здоровью, но я была слишком замкнута в себе, чтобы по-настоящему взбунтоваться. Я научилась притворяться и научилась молчать.
До встречи с мужем отношения с мужчинами у меня длились не дольше трех месяцев. Я никогда не встречалась с теми, кому я действительна была небезразлична. Когда мы поженились, я заставила его пообещать мне, что он не допустит того, чтобы я стала такой же, как моя мама. Я знаю, этого многие женщины боятся, но в другом смысле, например: я не хочу распрощаться со своими мечтами или стать вредной и злобной. Нет, я просила его: пожалуйста, пожалуйста, не дай мне сойти с ума. Я просила его о помощи. И впервые в жизни меня услышали.
После множества неудач у нас с мужем наконец все наладилось. Мы с ним построили совместную жизнь, и пусть иной раз мы терпели крах, все теряя, без этого мы бы не достигли того, что у нас есть сейчас, поэтому если бы даже и была такая возможность, я бы не исправила ни одной совершенной нами ошибки. Мы владеем магазинчиком, приносящим скромный, но достаточный доход. Мы больше не голодаем. Но наш маленький бизнес изменил мою жизнь. Я не могу больше прятаться в своем офисе, опасаясь встреч с людьми, общения с ними и того, что они могут причинить мне боль.
Если вы читали какое-то время обо мне, то уже знаете, что последние годы для нас с мужем были тяжелыми. Мы похоронили обоих родителей мужа и шестерых родственников. Мы оба болели, диагностировались и лечились (с разным успехом). Уже как пять лет я живу со знанием того, что мое тело буквально разваливается по частям. У меня синдром Элерса-Данлоса – красивое обозначение того, что моя соединительная ткань неправильно сформирована. Кожа у меня хрупкая и с каждым годом все больше склонна к травматизации и растягиванию. Суставы можно с легкостью вывихнуть малейшим резким движением. Бывают дни, когда просто сидеть или стоять, или идти, или кашлять – сплошная мука для меня. Бывают дни, когда мне безумно больно даже печатать. Думаю, вся моя горечь от осознания того, что дальше все будет только хуже и хуже вылилась в истории про Эпи. И дело даже не в том, что к сорока я превращусь в ходячую жердь, не в том, что из-за артрита мои суставы теряют гибкость – это почти как лечение, все еще так же болезненно, но не грозит вывихами, и не в том, что я оставила мечты о прогулке по Аппалачской тропе, о занятиях спортом или хотя бы об одном дне без боли. Самым тяжелым оказалось принятие того, что я не должна иметь детей.
Обратите внимание, не не могу. Много женщин с синдром Элерса-Данлоса рожают детей, но есть 50%-ная вероятность того, что ребенок унаследует мои испорченные гены. Помимо этого беременность и роды серьезно повредят моему здоровью и ускорят процесс разрушения моего тела. Никогда не думала, какую сильную боль – не физическую, а душевную – принесет мне отказ от материнства. С хроническими болезнями всегда так – приходится что-то принимать и от чего-то отказываться. Сейчас большую часть дней я спокойно переживаю мысль, что у меня никогда не будет детей, но иногда мне хочется выть.
Два года назад мой муж сказал, что мне нужна помощь. Он помнил, что обещал дать мне знать, когда увидит, что я погружаюсь в депрессию так же, как другие мои родственники. Я сама это понимала. Шла череда тяжелых для меня дней, но в этом не было ничего необычного. Свое плохое настроение я объясняла творящимся вокруг нас хаосом. Управление магазином, борьба за здоровье, смерть родственников, попытки влиться в рабочую обстановку, где мне приходилось иметь дело с сотрудниками и клиентами, в то время как большую часть времени я даже не знала, как сладить с самой собой, уж не говоря о незнакомых людях. Я сваливала свое самочувствие на нервное потрясение от всего этого и не замечала, что мне становится все хуже и хуже.
Мы побеседовали с моим врачом. Я решила, что если мой муж чувствует, что мне нужно лечение, то я не буду с ним спорить. Врач, которому я доверяла и с которым всегда старалась быть честной, тоже согласился, что мне нужно что-то начать принимать.
Я бы рада была сказать, что для меня это было легко. Что тучи на небе внезапно разошлись, и я почувствовала облегчение оттого, что после тридцати двух лет кто-то наконец увидел, как мне плохо и больно и собирался попробовать помочь мне унять мою боль. Я бы хотела так сказать, но это было бы ложью. Все что я чувствовала – смущение и стыд. Я чувствовала себе так, будто перед всеми вдруг раскрылся ужасный секрет, который я изо всех сил пыталась скрыть. Я чувствовала себя так, будто не справилась со своими проблемами сама и потерпела провал, потому что они говорили, что я не могу, не в состоянии держать себя в руках. Я чувствовала себе так, будто тащу на дно себя и мужа. Я чувствовала себя так, будто у меня не только с суставами непорядок, но еще и непорядок с головой. Я пообещала, что если муж с врачом считают, что я должна лечиться, то я не буду выступать против этого.
На той же неделе я начала принимать антидепрессанты. Вообще-то, я ничего не имею против них, но я не была уверена, что хочу улучшать себе настроение таблетками. Я верю в депрессии и меланхолию. И думаю, что нам, людям, нужны и тьма, и свет, и отчаяние и восторг. Я думаю, что в нашей жизни должны быть и падения, и взлеты. Я не хотела лечиться от этого. Я принимала таблетки со страхом потерять все это, но все-таки пила их.
Мало что изменилось за несколько недель. Таблетки лишили меня аппетита. Мне нравилось есть, но я чувствовала себя сытой после двух-трех ложек. Я похудела. Это неплохо, потому что при нормальном весе суставам легче, но всего за несколько месяцев я похудела на четыре размера. Мои близкие начали волноваться. Потом я перестала терять вес, но не потеря килограммов была самым странным в этом лечении.
Однажды, когда я уже была как месяц на таблетках, я вдруг поняла, что уже несколько дней мне не приходится уговаривать себя не наложить на себя руки. На моей памяти впервые в жизни мне не приходилось искать причины, почему я должна продолжать жить. Я чувствовала себя как обычно, но меня почти оставили мысли о том, чтобы покончить с собой. Я всегда думала, что мысли о смерти посещают большинство людей, просто им легче найти повод для жизни. Как правило, я говорила себе, что могу сделать это завтра. Мне не обязательно убивать себя сегодня, потому что я могу это сделать, когда захочу. Я даже не задумывалась о том, как часто боролась сама с собой, чтобы просто прожить день до конца, пока мне вдруг не пришлось этого делать. Пустота внутри, всю жизнь пожирающая меня, просто ушла.
Впервые в жизни, когда кто-то меня злил, я чувствовала злость, а не желание разрыдаться. Впервые в жизни я подумала, что может быть смогу делать все правильно. Мне становилось лучше, и до меня медленно доходило, как больна я была. Это, конечно же, случилось не за одну ночь, но меня шокировало то, что я ощущаю обычные, нормальные чувства. Я перестала причинять себе боль. Перестала чувствовать себя никчемной. Мне становилось все лучше и лучше.
Пока все это не закончилось.
Я ничего не знаю об антидепрессантах, потому что никто в моей семье ни разу не лечился. Эта тема – табу в моей семье. Я не знала, что дозы должны варьироваться, а сами антидепрессанты меняться. Пару раз врач увеличивал дозировку, и каждый раз это подрывало мою жизнь, но дни, когда я ощущала себя почти нормальной, стоили того.
Пока все снова не вернулось на свои места.
Этим летом я снова сорвалась. Лечение недостаточно помогало мне. Я начала ловить себя на том, что часто говорю, что очень устала. Я не могла работать, потому что от усталости не могла сконцентрироваться. Мои сны, всегда живые и яркие и часто тревожные, превратились в кошмары – это тоже физически выматывало меня. Я обнаружила, что не могу закончить даже незначительные дела, написание историй занимало вечность. На то, что я обычно делала за час, я тратила теперь целый день. Я ненавидела себя за это.
Из-за этого все вышло из-под контроля. Чем меньше я могла сделать, чем меньше слов я могла вытянуть из себя, тем ужаснее я думала о себе, тем больше стыдилась, тем острее ощущала, что я опять потерпела провал. Только я опять этого не видела, я падала и никак не могла остановить своего падения.
После нескольких приступов паники, которые я не испытывала с тех пор, как начала принимать лекарство, муж сказал, что нам нужно снова поговорить с врачом и опять изменить дозировку. Я не хотела. Я думала, что это что-то сезонное или черная полоса, или еще что. При разговоре с врачом я сказала ему, что со мной все в порядке, но я чувствовала себя такой измотанной, что прямо там и разрыдалась. Я плакала, пытаясь слезами объяснить, что снова ощущаю внутри себя пустоту. Раньше мне было легче, когда я еще не знала, каково это – жить, не ненавидя себя каждый день, мне было легче до того, как мне показали, как я могу себя чувствовать. И лучше было бы не знать каково это и не чувствовать этого вовсе, чем ощущать, как теперь это ускользает у меня между пальцев. У меня было такое чувство, словно мне дали шанс, а я его упустила, что я плохой человек и не достойна того, чтобы мне становилось лучше.
Наверное, глупо так думать. Я бы и не думала так при любых других болезнях, но то, что я чувствовала, не казалось мне болезнью, не ощущалось ею. Это чувство было похоже на слабость. У меня было ощущение, что если я сконцентрируюсь получше, постараюсь поусердней, то таблетки мне помогут, но так как я этого не делаю – они мне не помогают. Признать это, сказать это вслух было невозможным, поэтому я просто плакала и говорила, что устала.
Мне очень повезло с моим мужем. Он смог передать словами то, что я не могла. Он рассказал врачу, что вернулись приступы паники, что я снова ухожу в себя, что мне нужна помощь.
Вместо смены дозировки врач захотел попробовать совсем другое лекарство. В течение месяца я должна была перейти со старого лекарства на новое, снижая дозу одного и увеличивая дозу другого. Я согласилась, потому что обещала принимать помощь, когда она мне нужна.
Следующие недели были очень болезненными. Я вывихнула бедро.
Я впала в еще большую депрессию. Пожирающая меня пустота, с которой я боролась, вернулась. Я почти перестала делать что-либо – я просто не могла. Я еле могла ходить, панически боялась заснуть, мне снились кошмары, воспоминания о которых преследовали меня днем. Любая вещь или человек могли меня так потрясти, что я чуть ли не буквально разваливалась на части. Если я встречалась с кем-то взглядом, то готова была осыпаться осколками на месте. Это трудно объяснить, если вы сами такого не испытывали.
Приступы паники были настолько сильны, что я переставала двигаться, переставала говорить. Обычно я сворачивалась клубком на полу ванной. Паникуя, я выискивала места с наименьшим количеством окон и дверей. Несколько раз я при приступе застывала, не в силах сдвинуться с места, но при этом меня так трясло, что я падала на пол. Это приводило к боли в суставах, отчего мне становилось еще противней от самой себя, и это лишь усугубило мою депрессию.
У меня было такое чувство, будто я схожу с ума. Когда муж упомянул о праздничных подарках, я попросила здравого рассудка. Это была шутка, но из тех, в которых лишь доля шутки. В приступе паники я причиняла себе боль. Обычно я била себя, потому что легко могла списать синяки и ушибы на свою неуклюжесть. Теперь же при ударе, если приложить чуть больше сил, я могла вывихнуть суставы. Я говорю это со всей честностью и стыдом. За последние недели я так сильно билась головой о стену, что у меня на ней синяки и рубцы. Я била себя по голове разными предметами и рвала на себе волосы. Я била себя любым тяжелым предметом, до которого только могла дотянуться. Я резала себя. Не знаю, как я не изуродовала себя, ведь в теории канцелярский нож и вращающееся лезвие должны были войти в мою плоть, как нож в масло. Затупленные лезвия в сочетании с моей легко растягивающейся кожей спасли меня от неотложки. Мой муж серьезно обдумывал решение отправить меня на принудительное лечение и однажды ночью, когда я сжалась в углу, погруженная в свои страхи и боль, боялся, что я пойду и спрыгну с моста, находящегося за нашим магазином.
Это прозвучит глупо и драматично, но в то время, в те моменты, я так же не могла не делать все эти вещи, как не могла отрастить крылья и улететь. Я знаю, что это было ненормально, это было безумием, но только так я могла справиться с собой. Могу честно сказать, что мне было все равно, если я умру, и даже, может быть, я бы приняла это как благословение, потому что мой разум в то время мне не принадлежал. Я боялась ту, в кого превращалась в приступах паники и когда мне было больно, и какое-то время мой муж сторожил все таблетки, потому что я была всего лишь в одном шаге от того, чтобы не заглотить их все разом.
Я не хотела продолжать все это и не хотела так жить. И не хотела, чтобы те, кого я люблю и кем дорожу, проходили через все это вместе со мной. Я думала, что это было бы благом для них, если бы я убила себя и перестала быть для них обузой. Я думала, что всем будет лучше без моего идиотского сумасшествия. Я ощущала себя испорченным грузом, бесполезным и никчемным. Это было плохо. Я была плохой. Я считала, что за меня не стоит бороться. А мой муж никогда не переставал за меня бороться. Даже после долгого дня, уставший и измотанный, он сидел со мной на полу в ванной и пытался понять, почему я свернулась клубком и рыдаю, в то время как я сама этого не понимала. Это он вызвал тогда врача во внеурочные часы и это из-за него увеличили дозу моего нового лекарства.
Одна лишняя таблетка утром и одна вечером изменили все. Это заняло несколько дней, но сумасшествие начало медленно отступать. Еще возникали тяжелые моменты, но их легко было держать под контролем. Частичка за частичкой я начинала себя чувствовать собой, но, клянусь, это были одни из самых ужасных мгновений в моей жизни, и это не просто слова. Я всегда дорожила своим разумом, своими мыслями, рождавшимися в моей душе историями – они были моей самой большой силой, а все происходящее забрало их у меня. Думаю, если бы так продолжалось еще несколько дней, то я бы наверное потеряла остатки самоконтроля, за которое так цеплялась, и сделала что-то непоправимое.
Но я этого не сделала. Мне стыдно об этом писать. Стыдно, что я могу настолько потерять саму себя. Мне трудно признать то, что я нуждаюсь в людях, которые приглядывали бы за мной, чтобы я не сделала что-нибудь с собой. Мне неприятна мысль, что они заметят, что я начала тревожиться и паниковать до того, как я замечу это сама. Мне ненавистно то, что я вынуждена всю жизнь провести на лекарствах. Мне ненавистно то, что я потеряла столько всего, над чем так много трудилась.
Я так гордилась этим сайтом, моими историями. Я знаю, что мои рассказы – это просто флафф, но мне хочется думать, что этот флафф, мой флафф, нужен кому-то кроме меня. В надежде приобрести хоть какую-то стабильность, в надежде поставить мозги на место, чтобы не чувствовать себя никчемной, недостойной любви и бесполезной, я потеряла все, над чем так тяжело работала. Дело не в историях, застывших в моей голове, а в вашей вере, вашем беспокойстве за меня и даре, которым вы одарили меня, позволив писать для вас. Мне стыдно, что я потеряла все это, и мне хочется убежать, спрятаться и исчезнуть.
Но я не сделаю этого. Мне больно писать эту свою историю, потому что она не выдумана и потому что она обо мне. Я обнажаю себя в ней, оставляя себя беззащитной и уязвимой на ваш суд. Это не извинение, потому что моему падению нет прощения, это причина. И я прошу вас о двух вещах.
Если вы увидели в каких-либо из этих строк себя, пожалуйста, пожалуйста, не будьте мною, не будьте упрямы и напуганы, попросите помощи. Просите о ней, пока кто-нибудь не услышит вас. Я пытаюсь избавиться от чувства стыда и провала, которые ощущаю. Близкие мне люди говорят, что мне нечего стыдиться, но я чувствую по-другому. Вещи, о которых мы умалчиваем, обретают силу, поэтому я и выкладываю этот текст на всеобщее обозрение. Если вам тяжело вытащить подобное на свет – идите за помощью. Даже если эта помощь перед улучшением принесет ухудшение – сделайте это. Вы достойны этого. Таких, как вы, больше нет. Вы – одни в целой вселенной. Вся ирония в том, что я действительно верю в это. Верю в то, что все мы – прекрасные создания с правом голоса, с нашими способностями и талантами. Все мы достойны лучшего, даже самые ужасные, раздражительные и несдержанные из нас. Проблема в том, что я всей душой верю в это по отношению к вам, но принять саму себя не могу. Может быть дело в дисбалансе химических веществ в моем мозгу, но я здесь честна.
Я пыталась быть насколько возможно прямой и искренней, потому что несмотря на то что я ужасно боюсь делиться этим, может быть хотя бы один из вас увидит в этом что-то для себя. Если бы что-то не так было с моим телом, я бы не чувствовала себя такой неудачницей. Никто не говорит, что если вы будете усердней стараться, то ваше тело будет вырабатывать достаточно инсулина и вы перестанете быть диабетиком, я же чувствую, что если бы была сильнее, умнее, лучше, более достойна, более чего-то там еще, моя душа бы не рвалась так на части. Это кажется глупым, но себя мне всегда тяжелее прощать, чем других.
И в связи с этим еще одна просьба. Если в вашей жизни есть кто-то, кто нуждается в помощи, пожалуйста, спросите их об этом, если можете. Это нелегко. Мой муж борется за меня, потому что должно быть это сводит с ума – видеть, как человек, которого вы любите, причиняет себе боль, и не понимать, почему он это делает. Вам не обязательно это понимать, просто будьте рядом. Небезразличный вам человек, погруженный в депрессию, наполненный паникой и страхами, может творить совершенно бессмысленные вещи, лишь бы положить этому конец – я причиняла себе физическую боль, может быть ваш близкий пьет или ведет пагубный образ жизни. Если вы заговорите с ним об этом, ему будет не так стыдно признаться в этом, как если бы он заговорил об этом с вами сам. Это будет маленькая брешь в жутком кругу ненависти к самому себе и депрессии, но это все-таки брешь. Если вы можете простить его, когда он сам себя не может простить, то, значит, вы уже на правильном пути. Только пожалуйста, скажите что-нибудь, не молчите. Меня возможно уже не было бы здесь и я бы не писала эти строки, если бы мой муж не поговорил со мной и не обратился за помощью. Я знаю, я не могу даже надеяться на то, чтобы мне хотя бы день или два не пришлось бороться с ненавистью к самой себе. И, боже, как же это было тяжело признать!
И еще я прощу о прощении. Простите меня. Я не оправдала надежд. Я не могу все изменить, потому что не могу вернуться назад. Я просто прошу позволить мне начать все сначала".